Итак, любое познание — принципиально интерпретативно, а исходные позиции для интерпретации уходят в необозримую область начального дотеоретического понимания мира. Далеко идущим следствием этого положения оказывается тезис о принципиальном плюрализме интерпретаций. Из него можно вывести идущие еще дальше иррационалистиче-ские следствия. И конечно, эти следствия были сформулированы и развиты (Р. Рорти, Ж. Деррида и др.). Однако те, кто не разделяет подобных положений, выдвинули возражения против антиметодологического радикализма И. Гадамера и созвучных ему мыслителей.
2. Сдержанный релятивизм. Этой позиции сегодня молчаливо придерживаются многие ученые-гуманитарии. Они достаточно безразлично относятся к нерешенности проблемы интерпретации на фундаментально-философском уровне. Они, т.о, довольствуются скромным тезисом «пусть каждый продолжает заниматься своим делом». Это приводит к тому, что специалисты относят себя к какой-то вполне оформившейся исследовательской традиции и более или менее четко придерживаются ее методологического и идейного русла. Подобный подход можно охарактеризовать как теоретико-методологический партикуляризм. Акцент здесь сдвинут к тому, чтобы не заниматься анализом и оправданием предпосылок собственного направления на фоне прочих альтернатив, а просто продолжать развивать свой подход. Разумеется, остается надежда, что различные течения со временем могут быть приведены к согласованности или взаимодополняемости. Но пока, происходит дальнейшее дробление научных областей и подходов.
Например, под этой маркой в современной психологии проходит поиск гуманитарной парадигмы; это выражается в размножении концепций, подчеркнуто сторонящихся естественно-научной модели, при том неявно принимаемом допущении, что сам по себе широкий спектр трудносовместимых концепций уже является гарантией их гуманитарности.
В целом такую позицию можно назвать отложенным решением проблемы интерпретации.
3. Новое обоснование рациональности. Есть также немалое число исследователей, принявших вызов релятивизма. Они защищают ту точку зрения, что и общая укорененность науки в донаучных ориентациях общества и такое более конкретное обвинение, как вовлеченность ученого в социальные процессы, не сказываются фатальным образом на самой идее науки. Новое установление и обоснование рациональности должно, конечно, учитывать невозможность ученого стать идеальным наблюдателем, но нам следует, двигаясь дальше, выстраивать стратегию максимально достижимой рационалистической позиции.
Например, ценностная нейтральность гуманитарных наук действительно является проблемой, но это не значит, что мы должны отказаться от поиска рационализирующих стратегий. Наоборот, это заставляет нас быть более внимательными. Р. Хеар предупреждает о том, что язык морали содержит т.н. вторично оценивающие слова, которые незаметно вовлекают нас в оценочные речевые практики (скажем, «ленивый» как оппозиция «индустриальному»), и концентрацией таких слов можно создать скрытое оценочное давление в сугубо дескриптивной речи. Тем не менее с этим трюком вполне можно справиться и занять максимально критическую позицию1.